Мы с тобой два берега: Замосковоречье и Хамовники

Московские литераторы не всегда сами выбирали себе район, но проникались его ДНК. И записывали формулы — так что Москва хорошо помнит, как и почему именно так устроены ее места силы. Граф Лев Толстой купил дом в фабричных Хамовниках и просыпался в пять утра под заводской гудок. Александр Островский вырос в купеческом Замоскворечье, где по вечерам невозможно было найти извозчика. Москва выросла, и ее заповедные оазисы подвинулись в самый центр, но в главном — способности вызывать привязанность — они себе верны.

О том, что жизнь в Замоскворечье изначально подразумевала изворотливость характера, говорят названия его улиц. Например, Большая Ордынка, с которой в XIV веке начиналась дорога в сторону Орды. Монголы, когда приезжали с визитами, делали это через Замоскворечье. Еще район часто затапливало, вплоть до XX века. В 1908 году, например, река разлилась настолько, что поезда с Павелецкого вокзала шли, рассекая воду. Зато зимой она замерзала и становилась торговой площадью. Гулять по ледяному рынку было опасно, но все гуляли.

Куполов в районе так много, потому что в Замоскворечье жили слободами, и каждую можно было отличить по собственной церкви. В слободах ткачей, переводчиков и военных действовал льготный налоговый режим, поэтому купцы нанимали там жилье и к XIX веку сформировали особый мир, где нарушали законы, отвергали моду и жили по своим представлениям.

В «Грозе» Островского странница Феклуша рассказывает о дальних странах, где живут «люди с песьими головами». Драматург из школьной программы видел таких Феклуш в раннем детстве. Он родился в деревянном особняке на Малой Ордынке, в окружении таких же домов с садами. К девяти вечера все уже спали, на улицах не было «никого, кроме собак». Попасть к свету и светской жизни можно было только пешком — извозчики не возили. А кого им было возить, если купцы за реку выбирались редко, предпочитая досуг у себя во дворах? Одевались они так, как сегодня дачники, вышедшие в лавку своего поселка за просекко. Фрак плюс соломенная шляпа и до бесконечности широкие шаровары, как у запорожского казака. Мода в Замоскворечье, писал Островский, — это «неистощимый предмет насмешек, а солидные люди при виде человека, одетого в современный костюм, покачивают головой с улыбкой сожаления; это значит, человек потерянный. Будь лучше пьяница».

Купцы диктовали презрение к современности во всем. Многие из них были старообрядцами и сохраняли патриархальные нравы: не брили бород и не надевали галстуков даже на деловые встречи — до сих пор существует мнение, что этот элемент гардероба придумал Иуда. У них в домах был святой с собачьей головой — так изображали мученика Христофора Ликийского. Синод запретил иконы с псеглавцем еще при Екатерине, но староверы делали вид, что не в курсе. Их покровитель был так красив, что привлекал много женских взглядов. И чтобы избавить их от соблазна, он вымолил себе собачью голову.

На Пятницкой возвышался собор Папы римского Климента — один из немногих московских храмов в западном стиле. Художник Игорь Грабарь обращал внимание на неуместность в замоскворецкой среде творения архитектора Трезини: «По своему облику храм выпадает из круга московских памятников данного периода, будучи наделен скорее чертами петербургской архитектуры, но архитектуры высокого стиля, притом не имеющей прямой аналогии с творче- ством ведущих мастеров Петербурга». Власти, перестраивавшие город, пожалели Замоскворечье. Убрали несколько трамвайных линий и не проложили новых. Планировали замкнуть Бульварное кольцо, но идею так и не реализовали. В результате район сохранил привлекательность купеческого города с одной разницей — минут за двадцать из него можно дойти до ГУМа.

А еще он стал визуально многослойным — можно изучать историю архитектуры. Деревянные особняки, храмы времен «галантного века», доходные дома эпохи модерна, конструктивизм, сталинки и брежневки могут стоять на одной улице. На ста метрах умещаются музей, бар, магазин дизайнерской мебели, детская площадка и храм. Для современного архитектора это рай, можно строить почти в любом стиле. Один из примеров — клубный дом «Татарская 35» от «Донстрой». Как и купеческие усадьбы времен Островского, дом и двор закрывают все потребности. Здесь можно жить, работать, отдыхать, а еще принимать гостей и заниматься здоровьем. Есть кафе, кинотеатр, библиотека, переговорные, коворкинг и детский клуб. Для сибаритов — сигарная комната, для следящих за здоровьем —­ велнес-центр с тренажерами, бассейном, массажным кабинетом, хаммамом и сауной. Если нужно выехать в город, электрокар легко зарядить на подземном этаже, если вещам не хватает места, их можно убрать в кладовую там же. Возле дома разобьют сад с аллеями, фонтаном и главной площадью в стиле итальянского романтизма, погружающими жителя центра города в безмятежную усадебную атмосферу XIX века. Дом станет самым высоким зданием Замоскворечья и впервые перевернет перспективу — если раньше с Кремлевской набережной на пологий берег Москвы-реки смотрели сверху вниз, то теперь панорама на Кремль будет открываться из Замоскворечья.

Хамовники сейчас самый дорогой район Москвы, хотя в XVII веке туда переселяли насильно. В излучину реки, подтопляемую в половодье, определили ткачей (хам — это льняное полотно), которых вывезли из Твери. Но в памяти города это дворянский район, и главный парк там — остатки усадьбы Трубецких. В 1683 году князь Василий Голицын жаловался царю, что у него нет загородного имения, и просил подарить хоть что-то — например, далекое место «за Пречистенскими воротами, за Земляным городом, позади Хамовной слободы». Голицын принял понятое буквально без энтузиазма и передал сестре, та — своему сыну, а он — своему. Потомок наконец начал строительство. Те, кто приезжал к нему в гости (он жил как раз на месте парка Трубецких), оценили место и начали селиться рядом. Архитектор Николай Никитин, изучавший крестьянские избы, построил в 1856 году на Погодинской улице, 12а, дом, стилизованный под старину. Не надо называть это «исконной деревянной Москвой» — ничего подобного тут до него не строили. С Никитина начался «русский», как говорили современники, или «неорусский», как говорят сейчас, стиль.

Архитектор высказался, но жить в своем произведении не стал, и изба перешла к историку Михаилу Погодину. В гости к нему приехал Николай Гоголь. Погодин боялся, что тот после жаркой Италии будет мерзнуть, и отвел ему самую теплую комнату. Гоголь в благодарность готовил обеды из деликатеса — макарон, которые привез с собой. Через 150 лет это блюдо будет бедной едой на советских кухнях, но в Хамовниках 1830-х оно считалось изыском: в спагетти писатель клал масло, соль, перец и сыр. Сыр тянулся и этим очень удивлял славянофила Сергея Аксакова, идеологически близкого к щам, блинам и расстегаям.

Замоскворечье счастливо обошлось без фабрик, а вот владельцы усадеб в Хамовниках стали заниматься индустриализацией в шаговой доступности от своего жилья. В начале XX века там уже работали ткацкая фабрика и пивоваренный завод, район стал рабочей окраиной с трубами и кирпичными корпусами. Лев Толстой, нехотя, ради образования детей, поселился в доме, пережившем пожар 1812 года. От пивоварни его отделяла кирпичная стена: «Я живу среди фабрик. Каждое утро в пять часов слышен один свисток, другой, третий, десятый, и дальше и дальше».

В отличие самодостаточных жителей Замоскворечья, дворяне Хамовников часто выбирались в город. К этому обязывала светская жизнь. Лев Толстой держал дома для таких выездов «городские» пальто и шапку. Путь из Хамовников в город проходил мимо Храма Христа Спасителя — уже тогда престижной локации. В пяти минутах от него, в доходном доме на Пречистенке, 24, профессор Преображенский из «Собачьего сердца» превратил собаку в человека.

Через дом (Пречистенка, 20) жил Сергей Есенин с Айседорой Дункан. В XVIII веке там обитал доктор Христиан Лодер, лечивший прогулками и употреблением минеральных вод (уже при жизни врача сторонников такого лечения стали называть «лодырями»). По иронии судьбы в дом к Есенину как-то постучался поэт Анатолий Мариенгоф и попросил воды. Дункан удивилась и предложила на выбор шампанского, коньяку или водки.

Если Остоженка и Пречистенка ценились до революции, то остальные локации Хамовников подтянулись только в последние лет двадцать. Большую роль в этом сыграло решение вывести заводы за МКАД. Девелоперы быстро сориентировались, и освободившиеся места заняло жилье: рядом Кремль и длинная набережная, через реку — Воробьевы горы, в булочной можно встретить звезду театра или известного ученого.

В прошлом году на месте пивоваренного завода, свистки которого будили Толстого, появился культурный центр «Солодовня». О «Яндексе», работники которого украшают собой близлежащие кофейни, и так все знают. Хамовники сейчас — про это: в центре города, спокойно, дорого, интеллектуально. В феврале 2025‑го квадратный метр там подорожал на 84% по сравнению с тем, что было год назад. Места для нового осталось мало, но рядом с Новодевичьим монастырем и Погодинской избой «Донстрой» возводит клубный «Дом XXII». У него свой ­ мини-парк с прудом, как в старых дворцах, рядом тихая набережная, которыми Хамовники отличаются от других районов Москвы. Дом акцентирует и даже преувеличивает визуальные преимущества района. Из него открываются исторические виды — на Москву-реку, Воробьевы горы и Новодевичий монастырь — и современные — на главное здание МГУ и башни «Сити». Мрамор фасадов — реверанс в сторону усадеб Нарышкиных и Долгоруковых. Есть квартиры для тех, кто сам по себе, апартаменты для большой семьи и даже резиденция с патио за зеленой изгородью. При этом дом демонстрирует, как будет выглядеть жилье в будущем. В квартиры подается только проточный воздух через систему кондиционирования «чиллер-­фанкойл», режим отопления подстраивается под погоду за окном, в лобби работает станция для мытья колясок и лап питомцев. Дом доказывает, что стиль жизни в Хамовниках все-­таки сменился — в нем предусмотрен отдельный водопровод с питьевой водой, которой не держали у себя сто лет назад Есенин и Дункан.