Еще в момент строительства московское метро было официально объявлено «лучшим в мире». Одним из слагаемых этого превосходства подразумевалось первоклассное художественное оформление. Это капиталисты делят архитектуру на представительскую и утилитарную, советский же строй заботливо окружил своих граждан красотой повсюду — в том числе и глубоко под землей. 

Нельзя сказать, чтобы эта идея была большевиками придумана с нуля. Внедрять искусство в архитектуру было принято еще в эпоху модерна — достаточно вспомнить особняки Федора Шехтеля или училище в Богородске-Ногинске, ныне известное как «самая красивая школа России». 

Советская власть взялась за дело системно. Одним из первых декретов внедряется «план монументальной пропаганды», его задача — перекодировать городские пространства на революционный лад. Ленин вспоминает о Томмазо Кампанелле и его «Городе Солнца» с назидательными фресками — и предлагает эту затею реализовать с поправкой на советскую тематику. Примерно о том же думают и в стенах мастерских ВХУТЕМАСа.

Идеи «монументальной пропаганды» переживут и революционную романтику, и ВХУТЕМАС — и останутся вечным идеалом советской архитектуры. Правда, в обычном строительстве то не хватало денег, то художника звали на объект слишком поздно. Другое дело — метрополитен. Он создается с чистого листа, ему благоволят первые люди государства, он обязан демонстрировать мощь страны во всем — и в инженерии, и в искусстве. В метро с первых лет и станций художники и скульпторы работают над проектом вместе с архитекторами. Московское метро — это идеально продуманное и художественно осмысленное пространство. Таким был задан всесоюзный канон, такими будут строиться метрополитены в Ленинграде, Баку, Новосибирске — любом городе СССР. 

На станциях первой очереди — от «Сокольников» до «Парка культуры» — ставку сделали на архитектурную декорацию, а монументального искусства пока еще было немного. Сохранилось только керамическое панно на «Комсомольской», созданное Евгением Лансере — видным живописцем Серебряного века, и в этой его работе еще чувствуется дыхание модерна. Стройку метро он застал уже немолодым человеком, но честно спускался в шахты, чтобы лично сделать эскизы с метро­строевцами. 

Вторая очередь — центральные участки За­москворецкой и Арбатско-Покровской линий — стала вехой в истории искусства. Накануне войны советская архитектура, перешедшая от авангарда к «освоению классического наследия», как никогда приблизилась к стилю ар-деко. Скульптурная галерея работы Матвея Манизера на «Площади Революции» воплощает идеал сталинского соцреа­лизма. «Маяковская» знаменита и блистательным архитектурным решением Алексея Душкина, и очаровательными мозаиками «Сутки советского неба» по эскизам Александра Дейнеки.

Совсем другой предполагалась станция «Павелецкая»: архитекторы братья Веснины отдали в распоряжение Дейнеке просторный свод, и художник задумал плафоны с иллюзорными «прорывами пространства» — пятнадцать окон в мир строящегося социализма, где дымят трубы, несутся скорые поезда, колхозницы собирают урожай в цветущих садах. Из-за войны станцию пришлось достраивать по измененному проекту, половину мозаик пристроили на «Новокузнецкую», а судьба остальных доселе неизвестна. И хоть табличка на «Новокузнецкой» гласит, что ее мозаики создавались в блокадном Ленинграде в мастерской        ›
Владимира Фролова — легендарного мозаичиста, работавшего еще над мозаиками Спаса на Крови, — сегодня известно, что в осажденном городе в холодной и темной мастерской Фролов и его коллеги работали над другими мозаиками — для нынешней «Автозаводской».

Война резко меняет тематику оформления уже строящихся станций. Вдоль пилонов на «Бау­манской» вместо гладиаторов выстраиваются защитники отечества и труженики тыла. На нескольких станциях (например, в торце той же «Автозаводской») появляются флорентийские мозаики на оборонную тему. Если мозаики из смальты до войны умели делать только в Ленинграде, то флорентийские из состыкованных фигурных пластинок мрамора делали прямо в Москве. 

Архитектура и искусство победоносной советской империи обращаются к героическому прошлому. Лучшую станцию на кольце, «Комсомольскую», строит мэтр стилизаций под допетровскую Русь Алексей Щусев, а ассистирует ему художник Павел Корин, начинавший когда-то как иконописец в Палехе. Иконописная манера его мозаик в ту пору никого не смущала — древнерусское искусство после войны было в фаворе. Он же создал эскизы витражей для «Новослободской», придавших станции вид зачарованного грота, а над «Комсомольской» художник-ветеран работал до самой своей кончины, не обращая внимания на Хрущева и его борьбу с излишествами. Последнюю мозаику по эскизу Корина, герб СССР в глухом торце, добавили в 1966 году.

В хрущевские годы скульпторы и художники были заняты тем, что «десталинизировали» убранство недавно открытых станций. Тогда добавили мозаичные портреты на станции 1935 года (например, Горького на «Парке культуры»), а в торце «Добрынинской» появилось мистическое панно «Утро космической эры» работы Серафима Павловского. На новых линиях идеалом «синтеза искусств» стало полное отсутствие искусства монументального. Дело было не только в экономии. Архитекторы искренне любовались «технической эстетикой» сборных железобетонных конструкций. Еще Ле Корбюзье учил, что горожанин перегружен впечатлениями, так что на архитектуре его глаз должен отдыхать — и советские архитекторы времен оттепели с ним были солидарны.

Но если под бывшими колхозными полями Новых Черемушек лаконичные станции-«сороконожки» смотрелись уместно и даже правильно, то на Красной Пресне, куда метро пришло в 1976 году, «план монументальной пропаганды» взял реванш. Художник Юрий Королев (в конце 1980-х он будет директором Третьяковской галереи) украсил «Улицу 1905 года» мозаиками на тему первой русской революции. Ему же поручили оформление станции «Свиблово», окраинной, но совпадающей с древним селом. Под этим предлогом на в общем-то рядовую станцию обрушилась лавина мозаик, которые метро недополучило за годы хрущевской аскезы: всего их здесь пятьдесят штук. 

В 1980-е годы, как и в конце сталинского правления, монументальное искусство вновь стало непременным ингредиентом всех новых станций. Но создавали его монументалисты послевоенного поколения, а они в позднем СССР пользовались почти неограниченной творческой свободой. Диапазон стилей можно оценить по Серпуховско-Тимирязевской линии. На «Менделеевской» — светильник в виде кристаллической решетки работы Людмилы Кремневой (кстати, ученицы Матвея Манизера). На «Южной» — две маленькие мозаики Бориса Неклюдова, главного сюрреалиста в советском монументальном искусстве. На «Нагатинской» — цикл флорентийских мозаик о древней истории Москвы (авторы Владимир Васильцов и Элеонора Жаренова). А на станции «Отрадное» над платформой парят тонко выписанные художником Иваном Николаевым портреты декабристов и их жен, словно подглядывая за московской современностью. 

Иван Николаев, кстати, стал соавтором одной из последних станций, воплощающих «советский» подход к метро. «Достоевская» пусть и открыта в 2010 году, но держит марку (тем более что эскизы мозаик создавались еще в начале 1990-х). Пронизывающий взгляд Достоевского усилен тяжестью свода, сюжеты романов и отдельные сцены скользят по граням пилонов и простенкам, будто по закоулкам писательского сознания. 

Люблинско-Дмитровская линия стала, пожалуй, последней, где советский художественный стандарт реализовался полно и ярко. Какие-то станции создавались в позднесоветской традиции (как «Крестьянская Застава» с мозаичными вставками-метафорами), другие вступают в явный диалог со сталинским метро (как «Трубная» с витражами и мозаиками Зураба Церетели). Метро не допускало ширпотреба и штампа, вечная инфраструктура требовала вечного искусства, в которое вложено мастерство и время. Неслучайно в новом выходе «Маяковской» весь свод над эскалатором устлал не условный «принт» с портретом Маяковского, а огромная мозаика — посвящение великому поэту и изящный реверанс художнику Дейнеке, автору мозаик в подземном зале.

 

Оборотной стороной бурного метростроительства последних лет стал разрыв связки между архитекторами и художниками. Разные участки теперь проектируются разными организациями, и если какие-то проекты (например, стартовый участок Большого Кольца) неплохо приспособлены для монументального искусства, то станции с боковыми платформами совершенно ломают привычные каноны. Впечатлившая пассажиров станция «Нагатинский Затон» в каком-то смысле ознаменовала конец советской эпохи подземного монументального искусства. Сами мозаики — бесспорная удача художника Максима Козлова. Зрителя увлекает атлас речной фауны, текстура мозаик и мелкие «пасхалки» от автора вроде комсомольского значка.

На нынешний год девяностолетия метро интереснее посмотреть не вплотную, а с дистанции. Быть может, через десять лет станет ясно, что в начале 2020-х годов на месте прежнего декоративного порядка рождалось нечто совершенно иное. Не исключено, что сегодняшние мы — свидетели периода, в котором «синтез искусств» перепридумывает себя, чтобы вернуться с новыми силами.