В детстве я ездил в первом вагоне, и в двери, которая отделяет пассажирский салон от кабины, иногда были маленькие дырочки, через которые можно было увидеть тоннель глазами машиниста. Это было чудо! 

Я родился в Москве и всю жизнь провел в одном районе. Раньше эта станция метро называлась «Кировская», сейчас — «Чистые пруды». Так что впечатление формировал не по книгам и фильмам, а вживую — они мои собственные, не из культурных пластов. Хотя, конечно, преемственность поколений есть — мы с Никитой Сергеевичем Михалковым неоднократно исполняли «Я шагаю по Москве», а мне в момент выхода фильма было пять лет, как сейчас моему младшему сыну.

Мне нравится, что метро значительно экономит время. Поэтому, когда мне предстоит визит в час пик, я надеваю бейсболочку или шляпу и спокойно еду. Головные уборы очень меняют внешность, так что никто меня не дергает. Очень удобно. Приходилось и в смокинге спускаться, когда мы опаздывали на концерт, а все дороги стояли. 

Несколько лет назад я был Дедом Морозом в рамках одного социального проекта — раздавал подарки, наряженный с ног до головы. Никто меня, естественно, не признал в этом образе. Еще я вместе с Верой Алентовой объявлял остановки на Замоскворецкой линии. Тогда я узнал, что женский голос в метро зовет на окраину, в спальный район. А мужской — в центр, на работу. Вот, оказывается, какие есть нюансы. 

В 1996 году мы снимали в метро клип «42 минуты». Режиссером был Алексей Сеченов. Ночью нам разрешили работать на станции «Арбатская» — все официально, были бумаги. Леша сначала сделал кадры со мной, а потом работал с массовкой. И там у него такой прием: скорость пленки изменяется. Мне кажется, он смог передать идею, которую я вкладывал в песню, что жизнь в метро — это отдельная жизнь. Если время ежедневного использования сложить, то взрослый человек набирает месяцы, а то и годы жизни под землей.

 

Впервые я оказался в метро, когда приехал из Саратова поступать. Именно под землей я очень остро ощутил столичный ритм жизни. Особенно запомнилась поездка в Театр Табакова — меня почему-то поразили очень высокие ступени, которые вели из вестибюля метро на улицу. Казалось, что я преодолеваю какое-то очень тяжелое расстояние. 

Дорога на учебу в Школу-студию МХАТ из общежития на «Белорусской» научила меня распоряжаться временем. Я вплоть до минут знал, сколько займет дорога до «Театральной». Садился всегда в третью дверь последнего вагона, потому что она открывалась практически у эскалатора. До такой степени я заморачивался с планированием! Сейчас метро стало гораздо чище, хотя раньше на «Белорусской» даже на крысу можно было наткнуться.

Вообще, метро для меня, как и для многих моих коллег, — кладезь любопытных персонажей и сцен. Помню, у меня был мобильный телефон из толстого пластика, неубиваемый. Я крепил его на поясе. Однажды на входе в вагон он сорвался и упал между поездом и платформой. Я тут же выскочил, позвал дежурную, но та развела руками: «Сейчас ничего не поделать, ждите ночи, когда поезда остановят». 

Мой график не позволял провести несколько часов на платформе, но вдруг случилось невероятное. Подходит очередной поезд. В дверь входит солидный мужчина с дипломатом, который распахивается в дверях, и все документы веером, будто в кино, разлетаются по вагону, платформе и падают туда, где уже отдыхает мой телефон. Он тоже обращается к дежурной. На сей раз она прихватила с собой щипцы. Пока они вытаскивали бумаги, я выглядывал свой телефон. В результате его тоже благополучно достали. 

Другая история случилась, когда я отошел от своего обычного маршрута и доехал до станции «Площадь Революции». И осознал, что ни разу там не был. Шел удивленно через все фигуры и статуи и вдруг увидел очередь из людей, которые устроили странный ритуал возле пограничника с собакой: терли псу нос и лапу, что-то шептали на ухо, а отдав должное, садились в поезд. Но вообще люди в метро заняты, как правило, собой. Вокруг так много народа, что большинство психологически закрывается, направляет фокус вовнутрь — в свои мысли, дела, заботы. 

Второй фильм в моей карьере — «Стиляги» Валерия Петровича Тодоровского — снимали в метро, правда, в Питере. А многие кадры из сериала «Триггер» идут на фоне легендарных московских путей. Метро часто появляется на экране. С одной стороны — как отражение повседневности. С другой — как символ части жизненного пути, пусть и транспортного.

 

Мое первое метро было враждебным, я не знал, как пользоваться жетоном, и не мог пройти через эти турникеты, которые, казалось, хотели меня слопать, съесть, сломать мне ноги или что-то в этом духе, потому что я прибыл издалека. Это происходило на «Парке культуры». 

Я в 1998 году приехал на конкурс, меня никто не встретил, и я из аэропорта поехал на такси, причем таксист ободрал меня на несколько тысяч рублей и высадил возле метро. Было впечатление, что это колоссальный подземный город, ни с чем не сравнимый, огромный. Он поразил меня непохожими станциями и круговоротом людей на них. И конечно, незабываемый запах машинных масел! Он по сей день для меня якорь, за этим ощущением я иногда спускаюсь в метро.

В школьные и институтские годы моим метро были станции «Арбатская» и «Полежаевская» — я, учась в Гнесинке, с Поварской улицы шел на «Арбатскую», чтобы ехать к себе на Мосфильмовскую через метромост. Такие легендарные районы я сразу же захватил тогда в Москве! А вторая половина моего обучения происходила на «Баррикадной». Вокруг нее жило много моих педагогов, поэтому я каждый раз поднимался по эскалатору с ощущением, что меня что-то ждет. Это мои места силы — как были, так и остались. И еще «Полежаевская», где было общежитие Щукинского театрального и Гнесинского училищ — легендарное 12-этажное здание конструктивистского вида, оно до сих пор существует.

В метро меня ждали приключения. У музыкантов были подработки — кто-то называл это занятие «штырка». В длинном переходе на «Театральной» играли скрипачи, пели академисты. В самом начале нулевых я тоже решил так заработать. Стипендия у меня была повышенная, но все равно не хватало. Я встал, и минут за семь мне удалось что-то исполнить. А потом подошла милиция — тогда еще милиция, и меня попросили свернуть, так сказать, мои скатерти и закончить на этом. Я и закончил, но заработал пять рублей и потратил их на неотложные нужды.

Я хотел бы попросить, чтобы станции, которые существуют давно, не менялись. Чтобы камертоны, воспоминания остались нетронутыми. Иначе они будут чувствовать себя заброшенными. Я знаю, что для удобства строится много новых станций, видел их, мы снимали там истории и музыкальные видео. Они новая часть московской жизни. Но самое главное, чтобы не менялись исторические станции и переходы: «Площадь Революции», «Библиотека им. Ленина», «Комсомольская».

 

Презентацию первого номера журнала «Птюч» в сентябре 1999-го мы устроили на станции «Красные Ворота». Почему в метро? Это и выверенный жест, и, безусловно, случайность. У нас был один из первых глянцевых опытов на российском пространстве, и мы думали, как устроить презентацию, которая будет вау. 

Я помню, мы хотели, чтобы в небе светило «ПТЮЧ», еще предлагали космические идеи, так как проект всегда был связан с космосом. Мы много чего думали… Но как-то выглянули из окна. Я жил в высотке на «Красных Воротах», ко мне зашел Саша Лебедев, наш главный инвестор, и Асад Мир-­Касимов, главный продюсер, — журнал был продуктом школьных друзей, как группа Pink Floyd. И вот мы все посмотрели в окно и сказали: «Здорово бы в этой ракушке сделать презентацию». 

Мы тогда были очень архитектурно настроены, и архитектура «Красных Ворот» была нам очень близка. Конечно, если бы мы жили около какой-то менее заметной станции метро, мы бы не выбрали такое место. Но мы относились к себе серьезно. Это метро напротив нашего дома — вот что для нас было важно. 

Ну и сделали. У «Птюча» всегда все получалось очень легко, ненатужно и без лишних усилий. Андрей Бартенев, лицо с обложки, устроил перформанс. Я помню, что это произвело большое впечатление на светскую Москву. На презентации у нас были все, в том числе Константин Эрнст, тогда еще просто молодой журналист. Главные издания того времени пришли: и «Коммерсантъ», и «Сегодня», была еще такая газета «Петрович Holiday» светская, как бы аналог будущего «Не спать!». Ну вот, кого ни возьмешь, вся пресса. А нам, собственно, и нужно было, чтобы нас заметили.

На станции закрыли только один выход, это не мешало работе метрополитена. На всех эскалаторах стояли бутылки и еда. Что пили? Мы делали специальный пунш голубоватого цвета. По-моему, на джине, и он был вкуснейший. Фрукты, пунш этот, паштеты, сыры, но, как обычно, гастрономическое я не запомнил. А вот концерт был интересный. На эскалаторах мы расположили квартет, который играл классическую музыку вместе с DJ Compass Vrubell, основным диджеем журнала «Птюч» и будущего «Птюч-клуба». Давали то ли Моцарта, то ли Гайдна. Выглядело так, словно Compass репетировал долго, хотя на самом деле максимум один-два раза. Люди просто слушали, пили коктейли и наслаждались чудесной музыкой. Уходить не хотелось. Кстати, по-моему, основная группа этих классических музыкантов погибла во время штурма «Норд-Оста». Диджей Compass, слава богу, жив и до сих пор веселит ауди­торию.

 

Особое место в моей памяти занимает станция «Сокольники». В детстве, еще до переезда в Москву, я приезжал сюда из Подмосковья с одной важной целью — закупиться велозапчастями. Именно рядом с этой станцией находился большой магазин, где можно было найти все необходимое для моего увлечения велосипедным спортом. 

Когда я смотрю на метро как ху­дожник, то вижу его глазами и Рогинского, и Дейнеки. У Рогинского я учусь вниманию к деталям, способности вы­членять из повседневности знаковые образы, которые могут рассказать целую историю. Его работа «Дверь» стала для меня своего рода отправной точкой — напоминанием о том, что можно найти красоту и смысл в самых неожиданных местах. В то же время меня вдохновляют пафос и масштабность Дейнеки, его умение передать ощущение эпохи через образы индустрии и городской жизни. Метро в его работах — это символ прогресса и коллективной энергии. 

В моих же картинах метро предстает динамичным и размытым пространством. Изображая толпу входящих и выходящих из вагона людей, я стремился передать ощущение непрерывного потока городской жизни. Фигуры лишены четких деталей, это подчеркивает их анонимность в общем движении, где каждый спешит по своим делам. 

Но я стремлюсь увидеть за потоком людей и архитектурой станций нечто большее — отражение нашего времени, наши надежды и тревоги, запечатленные в этом подземном пространстве. Как Рогинский нашел символ в двери, а Дейнека — в движении, так и я ищу свою собственную интерпретацию этого феномена.

В моих работах преобладают светлые, почти пастельные оттенки. Когда мы смотрим на эскалаторный спуск или платформу, они создают ощущение некоторой стерильности. Яркие, насыщенные цвета — желтый, розовый, синий, зеленый, оранжевый — я отдал одежде людей, чтобы они контрастировали с этим светлым фоном. Чтобы сделать акцент на человеке внутри механической структуры.